Исходный текст был размещен на сайте Письма о Ташкенте и публикуется здесь с любезного разрешения автора.
Читать ...
И хочется написать. И трудно очень. В чем же дело… Наверное, в опасении, что получится либо как-то тривиально и пошло, либо слишком пафосно… Вот легко прийти и помолчать. А попробуй прилюдно и вслух признаться в любви да еще своими словами. Смущение. Жар.
В чем же была дерзкая необыкновенность этого человека… Год за годом он терпеливо поил и поил грядки нашего мозга сиропом смелости, и что-то там такое на этих грядках появлялось свежее. Но было в этих отношениях Учитель математики — математический класс, математический ученик, нечто неуловимое, непроизносимое, нечто вне математики и вне учебного процесса вообще, и даже вне линейки Наставник — ученик. И сила притяжения его была такова, что любовь к математике, к урокам математики в те несколько школьных лет на девять восьмых была просто безотчетной любовью к Дорфману, обожанием Дорфмана.
Но чем вызвано это притяжение? Совершенно особенной методой преподавания? Виртуозной игрой на скрипке? Иммунитетом к любым идиотическим проявлениям действительности в виде каких-то комсомольских мероприятий, всяческих собраний и подобных пожирателей времени и душевных сил? Этой нарочито скромной, но алмазно твердой независимостью от любой системы, школьной, государственной, политической? Европейскими манерами? Искрящимся темпераментом? Внутренним светом?
И да, и нет. Да, — всё это несомненно присутствовало и подкупало. А в чем состояло нет, — пойму ли десятилетия спустя…
Нам, юношам, задолбанным до тошноты дисциплиной извне, лозунгами извне, всякими «нельзя», «неудобно», «положено», «надо», и потому делающим почти всё из-под палки, и вместо устремленности к цели собственной – целеустремленность в исполнении внешней воли родителей, учителей, партии и т.д., — нам было не понять, как человек может столько всего успевать, ну просто физически, даже будучи фантастически талантливым? Как человек может существовать в системе и быть вне ее? Может быть, есть какой-то секретный инструмент для осуществления внутренней свободы, раскрепощенности духа? А вдруг секрет прост, и когда самоотдача, самодисциплина и самоорганизация на таком высоком уровне, что все внешние рафинирующие воздействия – просто шелуха и детский лепет; когда воля слушать и слышать себя важнее, чем ежедневно и годами выполнять чью бы то ни было волю, может быть, тогда хватит сил и на безудержный полет мысли, и на страсть, азарт, неисчерпаемое вдохновение в занятиях любимых и на отстраненное безучастие ко всему наносному, формальному, бестолковому, суетному? Может быть, именно этому он пытался нас научить… Или не пытался, просто это было для него нормой, а для нас необъяснимым феноменом…
И может быть, именно в этом и есть самая высшая математика.
Спасибо Вам за науку, Игорь Абрамович!
В чем же была дерзкая необыкновенность этого человека… Год за годом он терпеливо поил и поил грядки нашего мозга сиропом смелости, и что-то там такое на этих грядках появлялось свежее. Но было в этих отношениях Учитель математики — математический класс, математический ученик, нечто неуловимое, непроизносимое, нечто вне математики и вне учебного процесса вообще, и даже вне линейки Наставник — ученик. И сила притяжения его была такова, что любовь к математике, к урокам математики в те несколько школьных лет на девять восьмых была просто безотчетной любовью к Дорфману, обожанием Дорфмана.
Но чем вызвано это притяжение? Совершенно особенной методой преподавания? Виртуозной игрой на скрипке? Иммунитетом к любым идиотическим проявлениям действительности в виде каких-то комсомольских мероприятий, всяческих собраний и подобных пожирателей времени и душевных сил? Этой нарочито скромной, но алмазно твердой независимостью от любой системы, школьной, государственной, политической? Европейскими манерами? Искрящимся темпераментом? Внутренним светом?
И да, и нет. Да, — всё это несомненно присутствовало и подкупало. А в чем состояло нет, — пойму ли десятилетия спустя…
Нам, юношам, задолбанным до тошноты дисциплиной извне, лозунгами извне, всякими «нельзя», «неудобно», «положено», «надо», и потому делающим почти всё из-под палки, и вместо устремленности к цели собственной – целеустремленность в исполнении внешней воли родителей, учителей, партии и т.д., — нам было не понять, как человек может столько всего успевать, ну просто физически, даже будучи фантастически талантливым? Как человек может существовать в системе и быть вне ее? Может быть, есть какой-то секретный инструмент для осуществления внутренней свободы, раскрепощенности духа? А вдруг секрет прост, и когда самоотдача, самодисциплина и самоорганизация на таком высоком уровне, что все внешние рафинирующие воздействия – просто шелуха и детский лепет; когда воля слушать и слышать себя важнее, чем ежедневно и годами выполнять чью бы то ни было волю, может быть, тогда хватит сил и на безудержный полет мысли, и на страсть, азарт, неисчерпаемое вдохновение в занятиях любимых и на отстраненное безучастие ко всему наносному, формальному, бестолковому, суетному? Может быть, именно этому он пытался нас научить… Или не пытался, просто это было для него нормой, а для нас необъяснимым феноменом…
И может быть, именно в этом и есть самая высшая математика.
Спасибо Вам за науку, Игорь Абрамович!
Пишет Т.Е.Д.
Как Вы кристально чисто и бесподобно красиво выразили нашу любовь к Игорю Абрамовичу!!! Мне не довелось учиться у него, так, несколько уроков, когда ему приходилось замещать приболевшую Елену Соломоновну в 44-й. Но и этого было достаточно, чтобы он запомнился мне на всю жизнь. Пожалуй, я был одним из последних бывших учеников, видевших его живым. Я ехал с ним в одном трамвае, он сидел, я подошел к нему и поздоровался. Несколько секунд он вспоминал и, удивительно, вспомнил меня! Я был очень горд этим, мы перекинулись несколькими фразами, я поблагодарил его и вышел. Вскоре я прочитал в газете извещение о его кончине. Светлая тебе память, дорогой УЧИТЕЛЬ!
(исходный текст был размещен на сайте Письма о Ташкенте)
(исходный текст был размещен на сайте Письма о Ташкенте)
Пишет lvt
Как мало я могу вам помочь! И фотографий у меня нет. Ведь тогда фотографировались по торжественным случаям, с классными руководительницами. А Игорь Абрамович принципиально не кураторствовал. Он учил математике и играл на скрипке. Это тоже не приветствовалось. В 44-ой школе долго царили величавые учительницы, из числа бывших выпускниц гимназии. Они плыли по широкому коридору и милостиво кивали малышне. С пятого класса к школьникам обращались на «ВЫ». Где-то в 60-ом их всех «ушли» на пенсию, а по коридору вприпрыжку помчались учительницы новой формации. Конечно, они обладали более современным багажом знаний, но»гимназиев не кончали». Вот тут-то из ниоткуда и возник Игорь Абрамович и ещё некоторые. Установка тогдашней педагогики — на прилежание, скромность, усердие. А в его присутствии так хотелось быть дерзким, красивым и обязательно талантливым математиком. Наверное, это харизма? В моей жизни недолгое ученичество у И.А. хоть на какой-то время примирило меня с математикой. После его ухода «чакры» закрылись и началась неравная борьба с математической гидрой. Девчонки бдительно следили за передвижениями И.А. и за кругом его общения. Ещё раз хочу повторить:»Счастлив тот учитель, которому взрослые ученики посвятили сайт!»
(исходный текст был размещен на сайте Письма о Ташкенте)
(исходный текст был размещен на сайте Письма о Ташкенте)
